Лана Найденова - Che [че]
Я совершенно растерян, но мне все это очень нравится, мне интересна жизнь. Ты понимаешь меня, че?
Время подчиняется лишь закону,
Данному им самим;
И камень скатывается по склону
Вниз - цел и невредим;
И стрела, пущенная умелой рукою,
Достигает обычно центра мишени;
И кому-то все же дается такое
Состояние - без ощущений,
Без колебаний, без фраз, без мыслей,
Без строк и домыслов - плача пера,
Только воспоминания привкус кислый,
Как то, что не случилось вчера.
Жабье и рыбное
Липкое чувство,
Что все не так;
Кажусь себе ртом,
Кормящим желудок...
Живот надрывался, жирел и разбухал, а потом - пытался избавиться от набившей его пищи при помощи тошноты. И это всегда вызывало у меня лишь одно воспоминание: когда-то я был с одной женщиной. И мы были с ней одно...
Она стучала бусами о ладонь, перекладывала их из одной руки в другую, пластмассовый жемчуг издавал странные звуки, а она одевала бусы на шею в несколько рядов, снимала, цепляла за уши, голову и бормотала: "И перья страуса склоненные в моем качаются мозгу..."
Но так недолго... А жалею я об этом всю жизнь.
Бывает: обронишь фразу, взгляд, намек, а потом жалеешь. Так было и с ней - она была моим моментальным наитием. Скрытым шансом.
Я ушел, отпустил и отступил.
Устал заранее, и...
Вчера пытался представить себе жизнь. И не смог.
Когда я был маленьким, маленьким мальчиком, мне всегда хотелось, чтобы у меня не было родителей. Т.е. я не хотел, чтобы мои мама и папа умерли. Я считал, что было бы лучше, если бы их просто никогда не существовало.
Во всех книжках, которые я читал, дети были сиротами. И мне казалось, что будь я сиротой, про меня тоже написали бы хорошую книгу. И вообще, я обрел бы свободу. Свободу и страдание, потому что когда нет родителей, -это значит, что у человека трагедия. И я мог бы быть художником или наркоманом, или еще кем-то, кем стыдно быть, когда у тебя есть родственники.
Ведь нельзя огорчать родителей.
Нельзя прийти домой и заявить: "Мама, я -- наркоман". Дескать, не принимаю несовершенства этого мира и плевать мне на все.
Нельзя.
В душе же я всегда чувствовал себя сиротой. Иногда даже не понимал, почему это мам одевает меня, куда-то ведет, запрещает что-то делать, вытирает нос.
Как я хотел стать "маленьким оборвышем", "без семьи", "ребенком подземелья"! Это было для меня равносильно тому, чтобы стать личностью.
А вчера мне приснился сон -- будто я превратился в уродца на кривых ножках, с лицом, подобным разварившемуся картофелю -- как у голландцев, помнишь?
И еще, че.
Если голос пронзает тебя:
-- Это снова не ты... Не ты... -- НЕ ВЕРЬ.
Ты просто растешь.
Или падаешь.
Ты с разбега бросаешься в холод, оплаченный кровью,
Выпадаешь из поезда жизни, и - носом - в снег.
И, вдохнув паровозную гарь, ты поставишь условие:
Так и лежать, не разжимая распухших век.
Так и глядеть, лишь в себя, отражаясь в зрачках,
Так и вдыхать, смакуя, смесь мороза и гари,
Чтобы услышать - голос скрипки о двух смычках
Прорезает насквозь все извилины двух полушарий.
И, наконец, свой последний вдох уподобить такту,
Что замыкает мелодию, образуя круг...
И отправить себя убегать взапуски по тракту,
Избежав счастливо объятий оставленных рук.
Я помню эти твои слова. И ты помнишь. Прошли годы до и годы после, мы все живем так, как будто и не было ничего сказано. А я помню, как ты это сказала. И ты. Ты лежала почти неподвижно со мною рядом, близко-близко, закрытый, спрятанный свет лампы, ты недовольно-нежно царапаешь длинными ногтями свое бледное, красивое лицо, шею, плечи...
В ту ночь нам принесли хорошее, чистое, в комочках вещество, которое, стоит раз попробовать, пускает в глубину твоего Я зародыш и ты всю жизнь вынашиваешь этого ребенка внутри себя, и ждешь, что он закричит свое громкое "хочу!" и пойдешь, найдешь, купишь.
Мы заплывали далеко, мы ныряли глубоко, мы качались на волнах вверх-вниз, вверх-вниз. Жарко. И, не открывая глаз, ты прошептала: "Я счастлива, я --люблю."
Пустой стул, твое место, чашка в жирно-алых губах помады, я в бреду и жду тебя. Мы должны с тобой уехать: зачем? Слушать музыку, смотреть жизнь, разговаривать с кем-то новым и нам будет о чем поговорить. Ты должна прийти реальной, у тебя вчера были дела. Я же... Тоже живу. Техно. Orbital целых два дня - я что-то читаю. Я небездарно обдолбался. Я жду тебя. Хочешь, я для тебя сделаю ширму - деревянный зеленый забор, я напишу на нем свои мысли, я расклею свои объявления, я просверлю маленькую дырочку в нем, чтобы подглядывать за тобой, когда ты отгородишься от мира, желая остаться одной?
Ты так и не пришла, че.
А я?
Ты писала мне или себе, что-то о непонятной жизни, о неясности дней, о ленивой натуре.
Ты часто повторяла одни и те же слова, одни и те же.
Мы разговаривали с тобой о пустоте, в пустоту, с пустотой.
Если слово произносить много раз, одно-единственное слово, скороговоркой - оно теряет свой смысл.
Ты это знаешь. И я.
Все вокруг имеет свой смысл, свое значение, все имеет и все.
И это кому-то нужно. Как звезды.
Как-то, чтобы тебя успокоить, произнеслась отчаянная формула: все бездарности живут для того, чтобы перевести через дорогу юного Моцарта. Спасти ему жизнь, не зная этого, не совершая подвиг. Эпизод.
Мы - среда, необходимая массовка для кого-то, кто имеет главное предназначение. Но это я все о себе. Ты - не бездарность.
Ты как-то нервно жестикулируешь.
Красиво и нервно. Так же пожимаешь плечами - нервно, нервно, всем телом, даже ногами ты пожимаешь плечами.
Ахматовская челка. Все уже чье-то.
Настроение Ремарка или Экзюпери, или Лермонтова, или состояние души Достоевского, образ Тулуз-Лотрека или Рембрандта и неизвестно только одно кому принадлежат наши души? Наверное, Богу. Или не Ему.
Но точно не нам. Заимствование, преемственность, ремиксы и римейки.
А надо же что-то делать. Надо.
Хотя бы, пока есть любовь.
Из любви ко всему получается жить.
Только так и получается.
Из любви к солнцу, снегу, листьям, фильмам, музыке, вообще искусству, снам, яблокам и дыням, красивой одежде, закатам и рассветам, из любви к ближнему, к себе, детям - можно жить. Нет смысла только без любви.
А ты не любишь. Ты не любишь меня. Ходишь где-то рядом. Ходишь, но не любишь. Дышишь со мной одним воздухом, смотришь в одно со мною окно, роняешь предметы, ломаешь мебель, жизнь. Зачем ты делаешь мне больно? Зачем рассказываешь о других? О тех, кого ты любила? Чтобы стать ближе? Но не такой близости я хочу. Хотя... Лучше говори. Не молчи. Только не смейся мне в лицо, не смейся надо мной презрительным взглядом. Я ведь не многого прошу, правда? Только не смейся в лицо, когда я раскрываю душу. Любовь не должна делать из человека попрошайку. Это уже не любовь, а болезнь. Я болен тобой я люблю тебя. Частенько эти выражения тождественны. Но я не соглашаюсь.
